- Категория:
- Рейтинг:0.0/0
- Активность:1268
Работая учителем в средней школе деревни Подгорная Барановичского района, наш постоянный автор, магистр исторических наук Дмитрий Загацкий в одном из школьных докладов случайно встретил фамилию Видуховский.
Доклад был посвящен владельцам крупного имения, находившегося в начале прошлого века в тех краях. Интересно, подумалось Д. Загацкому, а жив ли еще кто-то из этих людей? И вот в результате его поисков в интернете удалось разыскать Станислава Видуховского, сына последнего владельца имения, человека удивительной судьбы, который сегодня живет в польском городе Катовицы. Станислав Видуховский родился 16 марта 1929 года в Гавиновичах (так называлась тогда деревня Подгорная). Ему 82 года, но благодаря профессии (Станислав многие годы работал техником-механиком), он свободно обращается с компьютером. Оказалось, что этот человек, переживший войну, немецкую оккупацию, угнанный на два года на принудительные работы в Германию, будучи уже в пожилом возрасте, написал обширные воспоминания о своем украденном войной детстве. Они в мельчайших подробностях передают атмосферу того времени, описывают повседневную жизнь в оккупированной нацистами Беларуси, а также все ужасы войны, увиденные обычным ребенком. Станислав любезно передал эти уникальные воспоминания для публикации в Беларуси. И сейчас мы первыми можем познакомиться с их наиболее любопытными моментами.
Первая часть воспоминаний Станислава Видуховского посвящена детству, проведенному в деревне.
Откуда в Гавиновичах появилась фамилия Видуховский
Отец Станислава, Кароль Валентин Видуховский, был родом из-под польского города Освенцима, происходил из семьи чиновника, работавшего на Краковско-Веденской железной дороге. Мать, София Топчевская, родилась в богатой аристократической семье. Дедушка Софии носил фамилию Шеде. Еще до 1917 года Шеде вместе с детьми и внуками был сослан за революционную деятельность в глубь Российской империи, в Калугу. Там их застала Октябрьская революция и установление Советской власти. По возвращении из ссылки семья задержалась в Вильно. В этом городе и состоялось первое знакомство родителей Станислава. В 1920 году Вильно заняли польские войска; Кароль, молодой хорунжий, въезжал в город во главе отряда кавалерии. Солдат встречали толпы местных жителей. Среди них Кароль заметил девушку, стоящую с букетом красных и белых роз. Хорунжий дерзко соскочил с коня, опустился на одно колено и, поцеловав руку девушки, эффектно принял предложенный ему букет.
Отец девушки пригласил бравого хорунжего на обед, после чего Кароль стал очень часто навещать дом Топчев-ских. Родителям Софии перестало это нравиться. Они не видели будущего в союзе простого кавалерийского офицера и девушки из благородной семьи, считая таковой союз мезальянсом. Что же сделали молодые люди? Они в тайне покинули Вильно, а поздней осенью 1920 года родители Софии получили телеграмму, сообщавшую о том, что 6 ноября, в небольшой церквушке близ курорта Закопане, состоялась свадьба их дочери и Кароля Видуховского.
Родители не отреклись от Софии, но лишили ее аристократических титулов. Поскольку имение в Гавиновичах было в ту пору уже собственностью Софии, молодожены сразу там поселились. Так появилась фамилия Видуховский в этой деревне. Впоследствии отношения между Каролем и родственниками жены так и не наладились, последние ни разу не навещали Софию в Гавиновичах.
Дожинки
Каждый год по окончании жнива отец устраивал дожинки, принимая у себя всех, кто участвовал в уборке хлеба. Для гостей накрывался богатый стол. Специально для этого каждый раз сколачивались простые столы и лавки. Вокруг на столбах и на растянутых между ними проводах были развешаны цветные лампочки со свечками внутри. Лампочки были обязанностью тети Ванды, она подготавливала их долго, поскольку прием устраивался для нескольких десятков гостей. По традиции гостей угощали сначала холодными закусками, потом подавалось горячее, обычно бигос, и разнообразные напитки – спиртное, а также лимонад и компоты. На празднике играл деревенский оркестр. Были там скрипка, труба, балалайка и, конечно, бубен. По случаю дожинок отец покупал и фейерверки. Веселье начиналось после полудня и продолжалось до поздней ночи. Люди начинали собираться гораздо раньше, никто не хотел прийти последним. Но оркестр папа привозил только тогда, когда опускались сумерки. Зажигались огни вдоль дороги, и когда музыканты въезжали в имение, то играли марш. Мальчики поджигали фейерверки. Становилось светло. То место, где происходили дожинки, освещалось разноцветными лампочками. Мама делала последние приготовления, а отец с балкона приглашал всех к столу.
Затем мы с отцом спускались во двор, где уже ждала мама, и начиналась церемония вручения маме с папой венка и буханки хлеба, испеченного из нового зерна. После этой церемонии все садились за столы и начинался банкет. Все время играл оркестр, музыканты делали только небольшие перерывы, чтобы перекусить. После сытного банкета компания пускалась в танцы. Веселье продолжалось иногда до утра. На столах постоянно были еда и напитки, а в конце каждый брал себе домой, что хотел.
Шарварки
В те годы необходимо было выполнять шарварки – обязательные работы в пользу гмины. Папа тоже высылал людей с лошадьми на шарварки. Они выполняли самые разнообразные работы. Знаю, что крестьяне ездили выполнять шарварки на повозках. Среди обязанностей был ремонт шоссе. Когда мы ездили в Слоним, то часто видели вдоль дороги людей, которые носили или дробили камень. На обочине лежала груда привезенного полевого камня. Возле груды стоял человек с тяжелым молотом и дробил камни на так называемый «тлучень» – небольшие куски. В одну из поездок в Слоним, а у меня в то время были проблемы в школе, отец сказал:
– Учись сынок, учись. Или будешь на старости лет толочь камень, как этот человек.
Наука
Брат ходил в школу в Гавиновичах только год, в четвертый класс, потому что до этого занимался дома с учительницей. Деревенская школа была начальной, шестиклассной. Весной, под конец школьного года, я часто выбегал ему навстречу, брал у брата портфель и делал вид, что это я иду со школы. Тогда это мне нравилось, и я очень завидовал брату. Ситуация кардинально изменилась, когда мне на самом деле нужно было ходить в школу.
В школе в то время появилась новая директриса, которая собиралась сделать школу семиклассной, для чего постоянно ездила с просьбами в Слоним. Она «доездилась» до того, что вместо семиклассной школа превратилась в четырехклассную. Возможно, так сделали для того, чтобы деревенская молодежь не уезжала в город. Просто четырехклассная школа практически исключала возможность потом учиться в средней школе.
Меня послали в школу без домашнего образования. Я начал с первого класса, а по окончании третьего должен был продолжать учебу в Слониме. Однако в четырехклассной школе учеба длилась шесть лет – два года в третьем классе и два в четвертом.
Помню, как мама рано меня будила. Поднимался с огромным трудом. Хлеб был в это время всегда твердым, а чай очень горячим. Помню, как не хотелось идти в школу, и мама вела меня туда за руку.
Я не был прилежным учеником и часто приносил домой от учительницы карточки с замечаниями. В те годы учеников в наказание оставляли после уроков. Иногда вдобавок к этому давалось какое-либо задание, а иногда приходилось просто сидеть и тосковать. Но бывали у меня и «пятерки». О них рассказывала тетя, хотя я такого и не помню.
Cеквестратор
Произошел этот случай зимой, было снежно. Утром появился секвестратор (сейчас бы его назвали налоговым инспектором). Был в мундире, длинном плаще, с пистолетом на поясе. Стучался в главные двери, но там ему не открыли. Тогда он пошел до дверей в кухню, вошел и потребовал встречи с хозяином дома. Прислуга сообщила об этом отцу. Отец приказал ответить, что хозяин вышел и неизвестно когда появится.
Секвестратору были известны подобные номера, поэтому он сказал, что хочет поговорить в таком случае с хозяйкой, но хозяйки тоже «не было». Чиновник решил ждать. Он никак не мог усидеть в кухне и стал прохаживаться по двору. Отцу это было на руку. Он в это время переоделся и кухонным входом, огибая дом и лесок за домом, пробрался в конюшню. Секвестратор его заметил и побежал за отцом. Наверное, папа все заранее отрежиссировал. Секвестратор подогнул полы плаща и бежал, чтобы перекрыть отцу дорогу, но угодил в присыпанную яму, где летом копали глину. Папа прогарцевал перед ним на коне и галопом поскакал дальше. Секвестратор выбрался из ямы, достал пистолет и выстрелил несколько раз. А мама на это: «Вы выстрелили в моего безоружного мужа. Я сейчас же пошлю человека в полицейский участок, чтобы вас арестовали!»
Секвестратор вынужден был покинуть наш дом. Однако он решил во чтобы то ни стало поймать отца. Ходил вокруг имения, но не уследил. Отец вернулся через лес, со стороны деревни.
Отдал коня кучеру и, оставив документы в столе, вышел навстречу чиновнику с таким видом, будто возвращался с прогулки. Взбешенный секвестратор закричал: «Сейчас я вас прикажу арестовать! Что вы о себе думаете?!»
Папа, удивленный и пораженный, мол, не знает, в чем дело, приглашает рассерженного чиновника домой, успокаивает и спрашивает: «Что, собственно, произошло?»
Секвестратор, ничего не объясняя, начинает опечатывать мебель в гостиной, грозя отцу конфискацией.
– Когда вы закончите, – говорит отец, – приглашаю вас на обед, вы, наверное, замерзли и проголодались. Налоги? Все уплачено. Вот все счета!
Мама сказала, чтобы накрывали на стол. Но секвестратор, глянув на дату счетов, был настолько разъярен, что, не попрощавшись, ушел, несмотря на то, что совсем стемнело.
Форд и мотоцикл
Папа купил автомобиль – старый четырехместный «Форд». Назывался он «автомобилем со складной крышей», но не кабриолет. Чтобы сложить или разложить крышу, требовалось как минимум два сильных человека. Боковых окон не было, были так называемые «бочки», то есть куски целлулоида, обшитые широкой полосой брезента, вставляемые только на зиму. Возможно, если машина была бы новой, «бочки» эти были бы прозрачными, а у нас они пожелтели до такой степени, что сквозь них ничего не было видно. Автомобиль был голубого цвета, оборудованный компасом.
Шофером у нас был Марек, сын моей няни. Потом Марек женился и поэтому не мог жить с нами. После него на автомобиле нас возил его брат Владек, но тот уже не был таким хорошим водителем.
Вскоре папа продал автомобиль и купил вместо него мотоцикл марки «Геккер», двухскоростной, с ручной сменой скоростей. По воскресеньям отец устраивал «поездки» на мотоцикле по окрестностям, главным образом на выгоне. Все учились ездить на мотоцикле, пришла потом и моя очередь. Поскольку я не доставал ногами до земли, то папа придерживал мотор, а я садился на «стального коня». Папа заводил двигатель, закрывал топливный кран и отпускал меня. Я проезжал около ста метров, туда, где стоял Тадеуш, управляющий, который меня останавливал, заправлял мотоцикл и помогал развернуться. Скоро я раскрыл тайну езды на мотоцикле, и, когда папа в очередной раз меня «отпустил», объехал Тадеуша и поехал вверх к кухне, где мать делала запасы на зиму. Там я эффектно развернулся и вернулся к отцу. Все вокруг буквально онемели, не зная, что могло прийти мне в голову. Папа от удивления чуть не упустил меня вместе с мотоциклом.
Позже отец по воскресеньям стал разрешать кататься самостоятельно. У брата был лимит
Следуя нашему примеру, в деревне обзавелись мотоциклами полицейский, директор школы и дьяк из православной церкви.
Вторая часть воспоминаний Видуховского посвящена немецкой оккупации. В это время семья Видуховских проживала в Слониме. Картины тихой деревенской жизни здесь сменяются описаниями зверств, которые совершали нацисты на белорусской земле.
Гетто в Слониме
Немцы заставляли евреев носить отличительные знаки. Практически первыми из таких знаков были белые повязки на рукаве с вышитой на них желтой звездой Давида. Потом были желтые повязки, желтые кружки диаметром 10 –
В то время нашу школу перенесли с бывшей улицы Уланской в другое место, в район, где до 1939 года находился магистрат. Теперь моя дорога в школу, на улицу Железнодорожную, проходила через улицы Ружанскую, Мостовую и Пилсудского. За железнодорожным вокзалом, в конце улицы Пилсудского, нужно было повернуть направо, а потом сразу налево, там уже начиналась улица Железнодорожная. На коротком участке улица была застроена с обеих сторон, дальше дома шли только с правой стороны. Слева была площадка, на которой складывали древесину для погрузки в вагоны, рампа и железная дорога, ведущая на восток.
В любом случае, чтобы дойти до школы, нужно было идти через мост над соединением гетто. Однажды, когда возвращался домой после школы, я услышал крики, долетавшие из гетто, и увидел там немецких солдат и бегущих в испуге евреев. Я заметил, как солдат, проходя мимо трех других военнослужащих, наверное, офицеров, приветствовал их гитлеровским поднесением вверх правой руки. На углу здания солдат наткнулся на еврейку с завернутым в пеленки ребенком на руках. Немец стал вырывать ребенка у матери. Женщина пронзительно кричала и не отдавала малыша. Солдат отобрал ребенка силой и потом буквально вытряс его из пеленок, ребенок был маленький, голый и тихонько плакал. Немец схватил его за ножку и с размахом ударил головой об угол дома. Я услышал что-то наподобие странного хруста. Немец замахнулся еще раз и снова ударил ребенка головой об угол. Однако на этот раз я уже ничего не слышал. На стене осталось мокрое пятно и что-то по ней стекало, какая-то кровавая масса. Мать ребенка, которую солдат оттолкнул, упала, но, видя, что он сделал с ребенком, поднялась и хотела кинуться на немца. Тот отбросил обмякшее тельце ребенка с размозженной головой, спокойно вытащил из кобуры пистолет и выстрелил в женщину. Она еще стояла. Немец выстрелил снова. Женщина закачалась, как будто думала, что ей делать, и через мгновение упала мертвая. Солдат посмотрел на свое дело, спрятал пистолет и спокойным шагом удалился. По всей вероятности, очень гордый своим поступком. А я побрел в школу. Почему не домой – не знаю. В моей памяти осталось только мокрое пятно на углу и что-то густое, стекающее по стене.
Экзекуция
В то время чаще, чем на Железнодорожную улицу, я ходил к маме в Рыщицы, часто там ночуя. Это было в ту пору, когда я уже ходил в белорусскую прогимназию. Из Рыщиц я шел в школу по улице 3-го Мая, рядом с рынком и дальше улицей Парадной и рядом с бывшим магистратом.
Белорусскую прогимназию открыли весной 1942 года. Пятый класс начальной школы автоматически становился первым классом прогимназии. Но прогимназия считалась «элитной» школой, посещать которую имели право только белорусы и немцы. Тем не менее в классах было очень много поляков, что нас очень забавляло. Моя одноклассница Ванда Нейман заявила, что ее мама немка и в связи с этим она может там учиться. Ее примеру последовали еще две девочки. Когда набор в прогимназию был закончен, друзья уговорили пойти туда и меня. Там я сказал, что эти девочки не были немками, а поэтому я тоже хочу учиться в прогимназии. Никто ничего не проверял, я перешел в прогимназию. Мне сказали приходить после каникул на занятия, только чтобы я никому уже ничего не говорил.
Смена алфавита с русского на латинский произошла в 1943 – 1944 учебном году. Свидетельство об окончании первого класса было написано еще русским алфавитом, а свидетельства об окончания второго класса у меня уже не было, потому что к тому времени меня успели выгнать из прогимназии.
На рынке немцы часто устраивали публичные экзекуции. Однажды утром всех прохожих, в том числе и меня, задержали, согнали на рынок. Там уже стояла виселица. Около десяти часов на рынок выехал грузовик, в кузове которого находились полицейские и платформа наподобие стола. Осужденных не было видно, они лежали со связанными руками на дне кузова. Грузовик подъехал таким образом, чтобы платформа оказалась под виселицей. Полицейские вытолкали приговоренных к казни людей на платформу, поставили на ноги и надели на шеи петли. Один из них был невысоким и не дотягивался до петли. Полицейский поднял его так, чтобы можно было надеть ему петлю, и человек повис, не доставая ногами платформы. Грузовик отъехал. Тогда и второй повешенный тоже повис и стал дергаться в петле. После этого прохожим позволили разойтись.
Другой раз, когда меня погнали на рынок, виселица имела форму креста, осужденные уже висели. Каждый раз к столбу была прибита табличка с надписью на польском и белорусском языках такого приблизительно содержания: «Так будет всем, кто помогает партизанам». Это потому, что партизан вообще не удавалось поймать, вешали только тех, которые им, возможно, помогали.
Во время одной экзекуции, когда я был на рынке, произошло знаменательное событие. Возле рынка стоял один из немногих в городе двухэтажных кирпичных домов с красивым, в старом стиле, балконом. Под балконом была терраса с балюстрадой. На балконе были расставлены кресла, в которые вскоре сели слонимские чиновники – немцы. Внизу на террасе играл оркестр. Я стоял неподалеку, смотрел на экзекуцию и слушал оркестр. В момент повешения осужденных я услышал страшный взрыв и крики. Оркестр в замешательстве смолк, слышны были только крики и стоны. Тот балкон, где только что сидели и стояли немецкие чиновники, сорвался и упал на музыкантов. Осужденных повесили, но люди побежали туда, где поднимались клубы дыма и доносились крики раненых.
Приговоренными к повешению были старик и молодой парень. Немцы везли под охраной людей, которых считали партизанами. Один из них выскочил из машины и побежал садами в сторону Щары. Недалеко от берега реки сидел в лодке старик и ловил рыбу. Беглец вскочил в лодку и хотел переплыть на другой берег. Тем временем нем-
цы сумели окружить оба берега и схватили обоих. Повесили их вместе. Молодой кричал: «Да здравствует Польша!», а бедный старик все время повторял: «За что меня вешают? Я невиновен…»
Максим
Это было в Слониме. В центре города, рядом с рынком, находилась довольно большая парикмахерская. Одна из немногих в городе, так как их осталось мало после уничтожения евреев.
Был торговый день, на улицах полно людей. Я сидел в парикмахерской и ждал своей очереди. Рядом было несколько немецких офицеров. Одного из них уже постригли, двое ждали. Кроме немцев, в парикмахерской находилось еще несколько штатских.
Тут к парикмахерской подъехал на коне казак в характерной казацкой шапке и черной бурке. Он вошел к парикмахеру и поздоровался по-русски. На нем был красивый мундир, на шапке сияла красная звезда, на груди, подобно множеству золотых гильз, висели ордена и медали. Я сидел тихо, как мышь, боясь шевельнуться. Парикмахер как раз закончил стричь немца и… внимание: парикмахер стал смотреть то на казака, то на немцев.
В то время много казаков служили немцам, но тот был какой-то другой, было видно, что он не из таких. Никто не двигался. Тогда казак громко сказал: «Тогда извините, я буду первый». Сел в кресло, и парикмахер стал его стричь. Казак был видным мужчиной, крепким, статным, ему очень шел великолепный мундир. На нем был ремень с портупеей, в кобуре наган, а на портупее висели гранаты. В зеркале было видно его давно небритое лицо. Казак попросил постричь и побрить его. Потом встал, заплатил, сказал что-то вроде «сдачи не надо». Поклонился парикмахеру, отдал честь немцам и промолвил: «Вот так это я, Максим». Затем казак надел папаху и бурку, величественно покинул парикмахерскую, сел на коня и неторопясь ускакал. Все сидели, словно каменные.
Улица 3-го Мая (не помню, как она называлась во время оккупации) была видна через витрину парикмахерской на достаточно большом отрезке. Прошла минута, другая, затем немцы пришли в себя и сорвались с мест, будто по команде, недобритые и недостриженные, с пистолетами в руках кинулись на улицу. Из их криков было понятно только: «Максим! Максим! Максим!» – на улице начался переполох. Солдаты стреляли, люди убегали прочь. А Максим как возник, так и пропал. Появились еще немцы, на мотоциклах, машинах, и разъехались в разные стороны в погоне за Максимом. Максима давно и след простыл, но немцы гонялись за ним словно сумасшедшие.
Максимом звали известного командира партизанского отряда, знаменитого своими смелыми налетами на фашистов, героя многочисленных историй. Фашисты назначили высокую награду за его голову.
Петралевичская гора
Была осень, уже окончилось жниво. Поля выглядели серо и тоскливо. А леса? В лесах без изменений, в лесах были партизаны.
После работы брат (он работал водителем) взял в машину Богдана и меня. Сказал, что кое-что должен нам показать. Завез он нас на Петралевичскую гору, называемую также Шпаковой горой. Это было место казней. Вот что я там увидел.
На плавном склоне горы, под лесом, бугорки. Жалкая трава, почти вся вытоптанная. Вдали виднелась яма, а вдоль нее вал из свежевскопанной земли. Под ногами, среди редкой травы, были разбросаны мелкие монеты – пфенниги. Я начал их собирать. Брат с Богданом, не обращая на меня внимания, пошли дальше. Я тем временем насобирал полные карманы монеток, а их попадалось все больше и больше! Вскоре в карманах уже не было свободного места.
Брат позвал меня к себе. Я побежал к нему через небольшую низину. Тут мне показалось, что земля как бы пружинила подо мной. Когда взрослые увидели меня, то стали кричать, чтобы я обошел «ЭТО». Я не понимал, о чем они говорят. Затем взрослые показали мне ров, частично засыпанный землей и утоптанный. Дальше земли, а если быть точным, желтого песка, было намного меньше и под ним виднелись тела убитых людей. Из-под тонкого слоя земли торчали руки, ноги, головы. Еще дальше, на дне рва, лежали трупы едва лишь присыпанные землей, а также вовсе не присыпанные. Это выглядело так, словно на минуту прервали «работу», и скоро продолжат убивать. Остальная часть рва была пуста, предназначенная для следующих жертв. Долго вглядывались мы в место последних минут жизни этих людей. Почему они были убиты? За что? На эти вопросы я не нашел ответа.
К нам подошел какой-то человек. Представился местным лесником. Он сказал, что эти рвы достигают четырехсот метров в длину, четыре метра в ширину и три в глубину. Всего было четыре таких рва. Три рва были заполнены, четвертый был засыпан на две трети своей длины.
Отходя от места казни, я показал брату лежащие на земле пфенниги, признавшись, что у меня их полные карманы. Брат приказал мне тотчас вывернуть карманы. «Это деньги убитых людей, нельзя их трогать», – сказал брат.
Мы молча, с опущенными головами, вернулись к машине.
В 1944 году, во время отступления нацистов из Слонима, семья Видуховских была угнана на принудительные работы в Германию. Вот как описывает Станислав Видуховский «покупку» работников.
Торговля живым товаром
В одном из лагерей мы узнали, что наша «эвакуация» закончится работами. Где? Об этом уже никто не знал.
В Лерте нас фотографировали. Выглядело это так: была кабина, вход в которую заслонял кусок ткани. Туда входили по одному, садились на табурет, фотограф правильно размещал человека, чтобы он выглядел фотогеничным, говорил смотреть в одну точку и не дышать, и выходил. В кабине сначала было темно. Потом фотограф что-то включал, начинало шуметь, и затем следовали четыре яркие вспышки. Я вышел из кабины ослепленный вспышками и должен был подождать фотографий. Я получил четыре фотографии. Одну вклеили в «Arbeitsbuch» – «Рабочую книжку», вторую – в «Arbeitskarte» – «Рабочую карту», и эти два документа стали потом моими документами. Книжка находилась у немца в канцелярии, а «Arbeitskarte» всегда нужно было иметь при себе.
Вскоре после фотографирования нас продали. Съехались «купцы». «Живой товар» ставили семьями в три ряда – первым стоял отец, за ним мать, в последнем ряду стояли дети. «Купцы», по большей части фермеры, проходили перед рядами, и каждый выбирал себе товар. Они осматривали нас и оценивали наши возможности. Выбранную семью покупатель отводил в сторону и там происходила окончательная оценка.
С нами было так.
Немец отвел нас в сторону и начал осматривать. Это был омерзительный момент. Он начал с «папы» (после гибели отца наш бывший управляющий Тадеуш Пенткевич выдавал себя за главу семейства, помогая нам во всем), обошел его, пощупал мышцы рук и ног. Затем расстегнул ему рубашку и что-то долго объяснял своей жене.
Потом немец перешел к маме и таким же образом осмотрел ее. В нормальной жизни за такое можно было получить пощечину! Наконец покупатель взялся за меня. Наверное, я не пришелся ему по вкусу, потому что немец скривился и все время говорил с женой. В этот момент мама заговорила с ним по-немецки. Сильно удивленный «купец» повернулся к маме. В разговор включалась и его жена. Не знаю, о чем они говорили, но торг быстро закончился, и немец пошел за нас платить.
«Папа» (Тадеуш) стоил 29 марок, мама – 27 марок, а я только 14 марок и 50 пфеннигов. Впоследствии именно столько составлял наш месячный заработок. Большой бокал светлого пива стоил в том месте, где мы работали, 50 пфеннигов…
Наш «покупатель» принадлежал к категории состоятельных людей. Он был владельцем поместья в
Формальности были быстро улажены, и немец, приказав называть его «Герр шеф», проводил нас к трактору с прицепом. У прицепа были «козлы» – лавка для двух человек, поскольку в него могли запрягаться лошади. На сидениях уселись шеф с женой, а мы с пожитками разместились в прицепе, выложенном соломой. Так и поехали мы кратчайшей полевой дорогой…
В 1945 году семью Видуховских освободили вступившие в Германию английские войска. После окончания войны Видуховские переехали жить в Польшу. Сейчас Станислав единственный, кто помнит Гавиновичи-Подгорную, Барановичи и Слоним, военные годы. Он живет в городе Катовицы. Этим летом Станиславу Видуховскому удалось посредством интернета связаться с односельчанами, которые еще помнят его семью.
Будь-те первым, поделитесь мнением с остальными.